«Чудесное превращение барина в мужика»: как Лев Толстой учился писать у крестьянских детей

В из­да­тель­стве НЛО вы­шла кни­га «Жизнь Льва Тол­сто­го. Опыт про­чте­ния» ис­то­ри­ка ли­те­ра­ту­ры, про­фес­со­ра Окс­форд­ско­го уни­вер­си­те­та и Ша­нин­ки Ан­дрея Зо­ри­на. Это но­вая крат­кая био­гра­фия пи­са­те­ля без сте­рео­ти­пов, зна­ко­мых нам со шко­лы. Здесь Тол­стой пред­ста­ет уди­ви­тель­но ак­ту­аль­ным во мно­гих ас­пек­тах: в идее нена­силь­ствен­но­го со­про­тив­ле­ния, ве­ге­та­ри­ан­стве, да­ун­шиф­тин­ге, борь­бе за со­хра­не­ние при­ро­ды и даже в от­но­ше­нии к люб­ви и сек­су­аль­но­сти. «Цех» пуб­ли­ку­ет от­ры­вок из гла­вы «Че­сто­лю­би­вый си­ро­та», в ко­то­ром Тол­стой раз­ра­ба­ты­ва­ет свою пе­да­го­ги­че­скую си­сте­му и вдох­нов­ля­ет­ся та­лан­та­ми де­тей-кре­стьян.

Тол­стой ис­кал спо­со­бы вы­ве­сти Рос­сию из пат­ри­ар­халь­но­го вар­вар­ства, не от­да­вая ее на рас­тер­за­ние «нече­ло­ве­че­ски ма­ши­наль­ным» си­лам со­вре­мен­ной ци­ви­ли­за­ции. Он все еще на­де­ял­ся до­стиг­нуть это­го, уста­но­вив от­но­ше­ния вза­и­мо­по­ни­ма­ния и со­труд­ни­че­ства меж­ду об­ра­зо­ван­ным дво­рян­ством и кре­стьян­ством, дву­мя со­сло­ви­я­ми рос­сий­ско­го об­ще­ства, ко­то­рые жили непо­сред­ствен­но на зем­ле. Он при­сту­пил к осво­бож­де­нию кре­стьян, но глав­ные свои на­деж­ды свя­зы­вал с под­рас­та­ю­щи­ми по­ко­ле­ни­я­ми.

В од­ном из двух остав­ших­ся фли­ге­лей сво­е­го дома Тол­стой ос­но­вал кре­стьян­скую шко­лу, ко­то­рая при­зва­на была стать мо­де­лью для раз­ви­тия об­ра­зо­ва­ния в Рос­сии. Он чув­ство­вал, что дол­жен бли­же по­зна­ко­мить­ся с луч­ши­ми об­раз­ца­ми ми­ро­вой пе­да­го­ги­че­ской прак­ти­ки, и по­это­му ле­том 1860 года, оста­вив шко­лу на по­пе­че­ние по­мощ­ни­ков, вновь от­пра­вил­ся в Ев­ро­пу — изу­чать про­хо­див­шие там экс­пе­ри­мен­ты в об­ла­сти на­чаль­но­го об­ра­зо­ва­ния.

Стре­ми­тель­ные со­ци­аль­ные из­ме­не­ния XIX века рез­ко уве­ли­чи­ли спрос на фор­маль­ное об­ра­зо­ва­ние. Мо­ло­дой че­ло­век боль­ше не мог рас­счи­ты­вать на то, что его жизнь бу­дет по­доб­на той, ка­кую вели его ро­ди­те­ли. Для де­тей из низ­ших сло­ев об­ще­ства это озна­ча­ло, что на­вы­ки, по­лу­чен­ные в род­ном доме, ока­жут­ся недо­ста­точ­ны­ми или во­все непри­год­ны­ми для бу­ду­щей жиз­ни. По всей Ев­ро­пе со­зда­ва­лись шко­лы но­во­го типа и ис­пы­ты­ва­лись све­жие пе­да­го­ги­че­ские идеи. Тол­сто­му, ре­шив­ше­му по­свя­тить себя пе­да­го­ги­ке, тре­бо­ва­лось по­зна­ко­мить­ся с этим опы­том из пер­вых рук. То, что он уви­дел, его глу­бо­ко разо­ча­ро­ва­ло.

Пе­да­го­ги­че­ская си­сте­ма Тол­сто­го в рав­ной мере ос­но­вы­ва­лась на иде­ях, из­ло­жен­ных в «Эми­ле» Рус­со, и на его соб­ствен­ных пред­став­ле­ни­ях о при­ро­де че­ло­ве­ка и по­треб­но­стях кре­стьян­ских де­тей. Он от­ка­зал­ся от стро­гой дис­ци­пли­ны, при­ня­той в шко­лах XIX века, и не тре­бо­вал от уче­ни­ков за­учи­вать тек­сты, за­ни­мать­ся кал­ли­гра­фи­ей или зуб­рить слож­ные пра­ви­ла. В его шко­ле во­об­ще не было по­чти ни­ка­кой про­грам­мы, вме­сто нее он по­ла­гал­ся на сво­бод­ное об­ще­ние меж­ду учи­те­ля­ми и уче­ни­ка­ми, втя­ги­вал де­тей в бе­се­ды, сов­мест­но с ними за­ни­мал­ся фи­зи­че­ской ра­бо­той и гим­на­сти­кой.

Тол­стой хо­тел учить де­тей толь­ко тому, что име­ло для них прак­ти­че­ское или мо­раль­ное зна­че­ние. Он чи­тал им кни­ги, рас­ска­зы­вал о со­бы­ти­ях рус­ской ис­то­рии, вклю­чая ис­то­рию на­по­лео­нов­ских войн, а так­же о соб­ствен­ном бо­га­том и раз­но­об­раз­ном опы­те. Есте­ствен­ные на­у­ки чаще все­го изу­ча­лись на про­гул­ках в непо­сред­ствен­ном на­блю­де­нии за при­ро­дой. Кре­стьян­ские дети долж­ны были по­мо­гать ро­ди­те­лям в до­маш­ней ра­бо­те, и им раз­ре­ша­лось ухо­дить из шко­лы по соб­ствен­но­му усмот­ре­нию. Те­лес­ные на­ка­за­ния, яв­ляв­ши­е­ся в то вре­мя об­ще­при­ня­той прак­ти­кой, были ка­те­го­ри­че­ски за­пре­ще­ны. Шко­ла так­же была от­кры­та для де­во­чек.

В 1862 году Тол­стой опуб­ли­ко­вал зна­ме­ни­тую ста­тью «Кому у кого учить­ся пи­сать, кре­стьян­ским ре­бя­там у нас или нам у кре­стьян­ских ре­бят?». Его вос­хи­ща­ли твор­че­ские спо­соб­но­сти уче­ни­ков и их го­тов­ность и же­ла­ние узна­вать но­вое. За­го­ло­вок ста­тьи как бы пред­ла­гал чи­та­те­лю вы­брать один из двух ва­ри­ан­тов, но в дей­стви­тель­но­сти про­цесс обу­че­ния был вза­им­ным. Что­бы соз­дать про­из­ве­де­ние, ко­то­рое бы вы­зва­ло за­висть про­слав­лен­но­го пи­са­те­ля сво­ей безыс­кус­ной про­сто­той, юным уче­ни­кам яс­но­по­лян­ской шко­лы нуж­но было сна­ча­ла при­об­ре­сти в об­ще­нии с ним не толь­ко ба­зо­вую гра­мот­ность, но и силу во­об­ра­же­ния, ин­тел­лек­ту­аль­ное лю­бо­пыт­ство и по­треб­ность в са­мо­вы­ра­же­нии.

Пред­ста­вив себе та­кое чу­дес­ное пре­вра­ще­ние ба­ри­на в му­жи­ка, уче­ни­ки по­со­ве­то­ва­ли Тол­сто­му же­нить­ся на кре­стьян­ке. Они по­ни­ма­ли, что по­доб­ное со­ци­аль­ное пре­об­ра­же­ние тре­бу­ет со­от­вет­ству­ю­ще­го се­мей­но­го устрой­ства. Тол­стой с го­тов­но­стью втя­нул­ся в это стран­ное об­суж­де­ние. Он «по­смат­ри­вал на всех, улы­бал­ся, неко­то­рых пе­ре­спра­ши­вал и что-то за­пи­сы­вал в тет­рад­ку» — и оче­вид­ным об­ра­зом учил­ся у кре­стьян­ских де­тей пи­сать. Ис­то­рия, ко­то­рую они вме­сте со­чи­ня­ли, была очень по­хо­жа на неко­то­рые его ли­те­ра­тур­ные за­мыс­лы.

С 1853 года Тол­стой по­сто­ян­но воз­вра­щал­ся к по­ве­сти, ко­то­рая по­лу­чи­ла за­тем на­зва­ние «Ка­за­ки» и долж­на была быть по­свя­ще­на ча­сти его жиз­ни, еще не от­ра­жен­ной в ху­до­же­ствен­ных про­из­ве­де­ни­ях. Сю­жет по­ве­сти ти­пи­чен для «ко­ло­ни­аль­ной» ли­те­ра­ту­ры ро­ман­ти­че­ской поры: мо­ло­дой ари­сто­крат, имя ко­то­ро­го Тол­стой мно­го раз ме­нял, влюб­лял­ся в пре­крас­ную ка­зач­ку, ко­то­рую с пер­во­го на­брос­ка до окон­ча­тель­ной ре­дак­ции зва­ли Ма­рья­ной. Тол­стой изоб­ра­жал эту силь­ную и от­кро­вен­но плот­скую страсть как про­яв­ле­ние стрем­ле­ния ге­роя пол­но­стью по­ме­нять судь­бу и за­жить есте­ствен­ной и во­ин­ствен­ной жиз­нью про­сто­го ка­за­ка. Раз­вяз­ка по­ве­сти ав­то­ру ни­как не да­ва­лась: в неко­то­рых на­брос­ках ге­рой со­блаз­нял и бро­сал Ма­рья­ну, в дру­гих — счаст­ли­во же­нил­ся на ней. Тол­стой так­же экс­пе­ри­мен­ти­ро­вал с язы­ком, стал­ки­вая изыс­кан­ный, пси­хо­ло­ги­че­ски ню­ан­си­ро­ван­ный стиль пи­сем ге­роя дру­зьям в Пе­тер­бург с гру­бой соч­но­стью раз­го­во­ров ка­за­ков.

Па­рал­лель­но с этой ра­бо­той Тол­стой пи­сал идил­ли­че­ский эпос из кре­стьян­ской жиз­ни, в цен­тре ко­то­ро­го так­же на­хо­ди­лась силь­ная и сек­су­аль­но при­вле­ка­тель­ная кре­стьян­ка. Язык этих неза­кон­чен­ных фраг­мен­тов, пред­ва­ри­тель­но на­зы­вав­ших­ся «Идил­лия» и «Ти­хон и Ма­ла­нья», бо­лее од­но­об­ра­зен, чем в «Ка­за­ках», по­сколь­ку Тол­сто­му не надо было за­бо­тить­ся о до­сто­вер­ной пе­ре­да­че слов и мыс­лей рас­ка­яв­ше­го­ся дво­ря­ни­на; но обу­ре­ва­ю­щая ав­то­ра жаж­да влить­ся в чуж­дую ему на­род­ную жизнь за­мет­на по лю­бо­ва­нию и иде­а­ли­за­ции, с ко­то­ры­ми эта жизнь опи­са­на.